Ошибки свойственны людям, это так же естественно как дышать. Наступает момент, когда хочется сказать кому-то о своем экзистенциальном поражении. Я не могу держать этого больше внутри.
Я открыла рот и замолчала на долгие-долгие часы, не найдя толка в бесполезной болтовне. На данный период времени в моей жизни совсем ничего не складывается так, как мне бы того хотелось, но я верю, что там, на участке, освещенном светом, будут лучшие времена, удачнее расклады и меньше трудностей. Все никак из моей головы не уйдет нарисованный образ неприятностей, нелюбимого.
"Моральный мазохизм" - это влечение к психическому вреду, униженному, подвластному состоянию; обычно такое желание не осознается, но оно рационализируется как преданность, любовь и самоотверженность, или как покорность законам природы, судьбе, другим трансцендентным человеку силам. Психоанализ показывает, как глубоко могут быть подавлены и благопристойно рационализированы мазохистские влечения. Но мазохистские феномены - это лишь наиболее заметный пример бессознательных желаний, являющихся объективно вредными; все неврозы следует понимать как результат бессознательных влечений, имеющих тенденцию наносить вред и препятствовать развитию личности. Жажда того, что вредно, - вот в чем сущность душевного заболевания. Всякий невроз, таким образом, подтверждает, что удовольствие может противоречить действительным интересам человека.
(Эрих Фромм)
Кажется, в этом и есть корень проблемы. Я подавляю в себе желание самовредительства. Хотя, если так рассудить, не так чтобы и подавляю. В отношениях с Х например. Стоп, не в отношениях, нет. В общении с Х. Стоит ли начинать беспокоиться о психическом здоровье? День насущный отличается от других нетипичными для меня раздумьями, попытками анализировать, а не списать все на чувства, как это обычно происходит. А кроме того, я никогда до сегодня не говорила так много о сексе. Не смотря на то, что это одна из тех вещей, о которой не разглагольствовать надо, а заниматься. Мне как-то паршиво и вовсе не до летнего веселья с теми мыслями, что то и дело приходят в мою светлую голову. Я хочу почувствовать себя нужной.Я хочу, чтобы ему хотелось быть со мной. А в это время я только говорю о сексе, потому как не хочу никого, кроме Х, думаю о своей роли в его жизни, потому что слишком часто приношу себя в жертву на алтарь благополучия, понимаю псевдолюбовь, читаю умные книги, от которых набираюсь почему-то дури.
Вторник - день гипертрофированной скуки для меня. Проводила его впустую три года назад, ничего не изменилось сейчас. В последнее время бывает сижу в компании хороших знакомых, которые мне глубоко симпатичны, и ловлю себя на вопросе "а что я здесь делаю?" И самое удивительное, не нахожусь что ответить. Разумеется я делаю только то, чего сама хочу и прихожу, преследуя какую-то цель. Но что заставляет оставаться всякий раз, когда она удовлетворена? Бывает, я, словно посторонний Камю, ощущаю себя космическим пейзажем, лоном природы, ватными облаками, кирпичом соседнего дома. Я постоянно говорю о себе, отрицая коллективный разум. Я просыпаюсь в 4 часа дня, потому как ложусь в 7 утра, а ночь — время риторических вопросов, страданий по любимому Х, размышлений о гедонизме, как о смысле жизни, пустых обещаний и куцых стихов. В ней ни разу нет романтики, которую ей приписывают веками. А я по-прежнему не знаю бежать по жизни или остановиться. Всё как-то мимо и никакой ветер не попутный. В обыкновении, "стоп" говорят, когда довольны каждым компонентом своего существования. Пожалуй, нужно выкинуть сигареты в урну. Пожалуй, нужно перестать предавать такое значение понимаю — иногда оно не приносит ничего, кроме него самого. Это схоже с безысходностью. У меня совершенно нет идей что делать дальше, и делать ли, есть ли смысл наполнять себя новым набором навязчивых идей, думая, что совершенствую себя. Быть может, все эти глобальные задумки должны остаться только в голове?
Я и К имели увлекательнейшую беседу о биржевых котировках, эмпирическом базисе теории Фрейда и тяготах френдзоны, и выяснилось, что все дела эти на удивление трудны, и те факты, что на поверхности, выглядят без сомнения паршиво. Однако ни торговля, ни психология не интересуют меня в той степени, в коей могут интересовать чувства столь возвышенные и неземные, так нагло и грязно оскверненные дружбой, что ни капли мне не прельстит. Отношения зашли совсем не туда, они бесперспективны. Я и Х, мы слишком разные люди. К пытался объяснить суть как можно более мягко и в тоже время лаконично, не используя витиеватые сравнения, так мною любимые, не переливая из пустого в порожнее, но опасаясь задеть и, скорее всего, даже немного переборщив с осторожностью. Как бы там ни было, я смогла истолковать его мысли исключительно верно и наступила пора решительных действий. Вторая бессонная ночь скверно отразилась на самочувствии, но я была почти уверена, что даже если бы от этого зависела моя жизнь, я не легла бы в постель ни минутой раньше. Раздумья не отпускали, как не отпускала и тревога, смутное ощущение раздраженности, неуверенности в собственных решениях, а тем более действиях, и перестать сидеть на подоконнике, куря сигареты одну за другой, казалось невозможным. Я считала, что К жестоко ошибался, ведь слепого нельзя заставить видеть, а тот, кто никогда не любил – не в силах понять любовь. Главный вопрос оставался открытым: а понимала ли её я сама? Это было так в моём духе, едва только дав обещание не сомневаться, сразу же его нарушить. Я медленно вздыхала, считала мысленно до трёх, выдыхала. Я стояла посреди пустой кухни, пытаясь привести мысли в порядок, уже который раз за этот год. Эти две ночи – они пролетели как целая жизнь, и как один час. Думала ли я, что К когда-нибудь возжелает прострелить мне черепную коробку? И в мыслях не было, что может дойти до такого. К запретил мне упоминать о Х, думать о Х, отвечать на звонки Х, искать случайных встреч с Х, настоятельно рекомендовал оборвать все связи с Х и желательно исключить общих знакомых, хотя бы на время. Я и предположить не могла, что смогу так легко пренебречь его словами, собственной гордостью и броситься в омут с головой. Как это обычно бывает, понимание пришло слишком поздно. К ни в чем не ошибся, слепой из нас двоих была я. Я была права лишь в одном: это была не блажь, не сиюминутное желание. Это была действительно любовь! Я любила его, любила настолько, насколько могла на то время. А так же была чересчур глупа, чтобы это скрыть. Всего одна оплошность принесла несчитанное количество проблем. Лучше бы я, как раньше, шарахалась от любых отношений и серьёзных чувств, моему вспыльчивому темпераменту вовсе не идёт влюблённость. Однако сердце забыло поинтересоваться моим мнением по этому поводу. Меня начало тошнить от самой себя, поскольку всегда питала жалость к людям конформным, которые обречены уступать другим. Моей мечтой стало подстроиться так, чтобы добиться максимального для него комфорта. Я готова была познать чувства убитой, как знаменитая госпожа Салмон. И я рассматривала бы своего палача вовсе не с целью дать более точный портрет полиции. Мне было бы гораздо легче, если бы за его личиной такого прекрасного парня скрывался на самом деле слабохарактерный бесхребетный мудак. Если бы он был эстетствующим мизантропом, без намёка на человечность. А так… в самом начале я готова была влюбиться в него за то, что он просто был такой, а не какой-нибудь другой. Ошибкой было то, что я не учла во внимание: любовь – не панацея, любовь – это ВИЧ. Она не правит миром. Миром правит деструкция. Какой же дурой я была, пытаясь что-то созидать! Х забыл меня, мы не подходим друг другу – я не страдала виктимностью. Я приняла свою новую цель в жизни – разрушение, и начала с самого главного, естественно с себя. В любви, как и в драке, третий лишний, и Х, однажды сломав мою жизнь, имел все шансы совершить это снова, даже не заметив. Я не могла допустить, чтобы это произошло опять, поэтому выбрала путь подлеца – сбежать. Мне не было места там, в этой сказке о красавце и красавице, я не хотела услышать однажды «ты мне как сестра» «ты настоящий друг» «хотел бы я девушку как ты». Я не хотела быть вялой брюзгой, вечно недовольной жизнью, портящей целостную картину Эдема. Мы не были двумя одиночествами. Мы не были родственными душами, поэтому смерть нависала над каждым из нас. Я думала, что полезна, а по правде заслужила только ненависть. Я была антагонистом в этом романе, Гитлером для евреев, системой для анархистов. Это было время для решительной точки, без запятых. Но это возможность всегда утекала сквозь пальцы.
А что, если будет, как я хотела, а мне останутся только вшивые воспоминания о былом?